Дмитрий Правдин - Записки городского хирурга
В голове не укладывается, что какой-нибудь узбек или таджик сможет твердыми шагами подойти к регистратуре, стукнуть налитым от кайла и лопаты кулаком по стойке и громко, во всеуслышание, потребовать: «Доктора мне! Живо!» Бурная у меня разыгралась фантазия? Кто его знает, что будет лет через двадцать?
А пока, взирая со стороны на «задушевный» диалог заклятой трезвенницы и любителя пригубить чего покрепче, я тонко подметил, что даже пятнадцать лет, проведенных в Петербурге, не вытравили из разгневанной медсестры тот южноукраинский говор, что характерен для жителей нижнего Приднепровья. И чем сильнее и настойчивей она вопила, тем больше жуткий акцент выпирал наружу.
Навскидку анализируя состав нашей больницы, с изумлением обнаружил, что всего около пяти процентов сотрудников могут с натяжкой претендовать на звание коренного петербуржца.
К примеру, из врачей только нашего среднестатистического отделения нет ни одного, кто бы родился и вырос в Ленинграде. Все мы разными правдами и неправдами попали в славный Санкт-Петербург. Среди медсестер две оказались из прилегающей Ленобласти, а остальные, увы, были мигрантками из российской глубинки и ближнего зарубежья. Всего одна сестра-хозяйка, не имеющая медицинского образования, имеет глубокие корни в этом городе. В других отделениях схожая ситуация.
Воткрытую осуждать понаехавших отваживаются в основном представители среднего и младшего медперсонала, забыв, откуда сами тут возникли и из каких дыр повылазили. И среди врачей встречаются любители козырнуть своим дворянским происхождением, но делают это они обычно по-другому, исподтишка, не глядя в лицо, поядовитее. Утонченно-изощренно, я бы так сказал.
– Доктор, может, на вашем Дальнем Востоке и принято по несколько раз одни и те же исследования назначать, но в Питере это не приветствуется, – лилейным голоском, моргая длинными искусственными ресницами, выговаривает мне врач УЗИ с плохо скрываемым вологодским акцентом.
– Позвольте, но мне необходимо в динамике выяснить, остановился воспалительный процесс в желчном пузыре или прогрессирует.
– Наши доктора почему-то и без нашей помощи это видят. А вы отчего-то на нас все перекладываете, – заметно окая, заявила мне коренная «петербурженка».
– Это вы у себя на Сахалине привыкли нахрапом брать, у нас тут, как-никак, культурная столица, надо повежливей просить, а не хамить, – фыркнула врач-кардиолог с режущим слух краснодарским мягким хэканьем.
– Позвольте, во-первых, я вам не хамил, но уже пятый час прошу проконсультировать больного, идущего на операцию. Это ваша обязанность. Во-вторых, я не с Сахалина, а с Приамурья.
– Нет, вы именно хамите! Пятый раз одно и то же требовать! Уму непостижимо! Какой вы настырный!
– Но вы же не пришли сразу, как только получили приглашение!
– Я была сильно занята!
– А я видел, что вы маникюр на рабочем месте наводили! У вас вот и лак свежий!
– Не ваше дело, чем я занималась! Я, может быть, ноготь сломала из-за вас!
– Разумеется, ваш ноготь дороже больного, которому предстоит оперативное лечение, тем не менее у него больное сердце.
– Ну, вы и сейчас будете отрицать, что вы не хам? Так с красивой женщиной разговаривать! Или у вас на Сахалине все так грубо разговаривают?
– Я вам еще раз объясняю – я с Приамурья!
– Да какая разница? Сахалин, Приамурье, Курилы! Глухомань! Фу!
Действительно, для большинства моих новых знакомых, даже довольно образованных людей, понятие Дальний Восток ассоциируется либо с Хабаровском, либо с Владивостоком, либо с Сахалином. Все! На этом их познания в географии родной страны решительно заканчиваются.
– А, ты в Приамурье жил. Ясно, это недалеко от Хабаровска.
– Да нет же! От нас до Хабаровска почти тысяча километров. Он гораздо ниже по течению реки Амур. Ниже! Длина Амура только больше четырех тысяч километров! Если быть точнее, то 4444 километра.
– У вас там привыкли расстояние по карте локтями мерить. Что для вас тысяча километров? Это же рядом!
Действительно, рядом. Благовещенск – где-то под Хабаровском, а Комсомольск-на-Амуре недалеко от Владивостока. Звучит как: «Живу в Питере, недалеко от Москвы! Я родом из Пскова, что под Санкт-Петербургом!» Грустно! Элементарного не понимают! Такое чувство, что в школах Европейской части России географию из учебной программы средней школы вычеркнули! Даже вырубили топором!
Странно, но снобизм в большинстве случаев переполняет именно тех людей, кто уж никаким боком не входит в оговариваемую касту. Поживут в Питере, оботрутся, изучат мало-мальски город и давай щеголять новым званием: мы – истинные петербуржцы! Это, мол, вы понаехали тут!
Мама моя родом из поселка Ошта, что до войны входил в состав Ленинградской области. Сейчас он подчиняется Вологде. Именно там, в Оште, в 1941 году был остановлен враг. Линия обороны проходила ровно по территории дедушкиного дома. Он едва успел увезти семью и нехитрый скарб, когда через пару часов уже подошли финские войска.
Она закончила в свое время медицинский институт в Ленинграде. Ее оставляли работать на кафедре. Но, движимая романтически порывом, мама отправилась добровольно на Дальний Восток. Тогда, в начале 1960-х годов, это было вполне приемлемым. Молодые люди ехали в неизведанное. У них была цель: сделать мир лучше. Желали сотворить город-сад в отдельно взятом отдаленном регионе. Мечта не осуществилась. С развалом Советского Союза Дальний Восток с его жителями и проблемами отошел на последнее место. Сейчас его по кусочкам разворовывает всяк кому не лень. А мама доживает свой век на пенсии в богом забытой Амурской области.
К слову сказать, все мои родственники по маме – настоящие коренные жители Северо-Запада. Они – вепсы, малочисленный и почти забытый ныне народ, который когда-то широко населял эти заросшие лесом места еще до прихода славян. Наряду с карелами, чудью, ижорой и прочими финно-угорскими племенами вепсы дружно проживали со всеми народами. В настоящее время их насчитывается чуть меньше четырех тысяч человек, но вепсы сохранили свой язык и культуру.
Не исключено, что когда-то и вепсы проживали на территории Санкт-Петербурга задолго до прихода Петра Первого. Письменность у них появилась только после революции. Поэтому мы имеем пока только косвенные признаки их проживания в здешних местах. Спроси кого из местных жителей про вепсов: кто такие? Лишь каждый десятый из опрошенных граждан, потирая лоб, с третьей попытки произнесет:
– А, вепсы? Что-то про таких когда-то слыхал. Это народ такой, вроде в Швеции живет, может, и в Финляндии. Затрудняюсь точно ответить. Похоже, малочисленны они. У нас они разве есть? Есть? Проживают! Вот здорово!
Проработав пять лет, стал, можно сказать, своим. Сейчас про меня почти не говорят, что приехал, мол, тут такой-сякой деятель. Примелькался, видно, или надоело мне кости перемывать. За это время другие понаехали. На них переключились.
Кстати, по роду деятельности доводилось мне общаться и с представителями тех семей, которых по праву можно назвать коренными петербуржцами. Одна семья, представьте себе, живет в доме дореволюционной постройки на канале Грибоедова в четырехкомнатной квартире, которую дедушка нынешней хозяйки купил аж в 1913 году еще в императорском Петербурге. Представляете, почти сто лет его потомки безвылазно живут там!
В 1918 году восставшие массы значительно уплотнили всех квартировладельцев. Подселили к ним сознательных революционных матросиков и их пролетарские семьи. Сотворили, как сейчас принято говорить, коммуналки. Сгинули подселенные представители восставших масс во времени, а Семья осталась. И квартира, дедушкой при царе-батюшке купленная, сохранилась. Все смутные времена потомки пережили, и революционные вихри, и голод блокады, и лихие девяностые, живут всем назло! И дай Бог им еще столько прожить!
Другая семья, хорошо знакомая мне, как раз из восставших масс. Их дедушка с бабушкой в незабываемом 1918 году подселились в дом 1900 года постройки на 4-й Советской улице, бывшей тогда 4-й Рождественской, уплотнив прошлую домовладелицу.
Мама моей знакомой родилась в год заселения и всю жизнь прожила в этой квартире. Много интересного рассказала старушка. Великолепная память: всех соседей помнит, включая и домовладелицу, – кто жил, кто помер, кто женился, кто развелся. Соседи, включая и саму первую хозяйку квартиры, потихоньку умерли. Остались они одни. Живут в ней уж лет сорок, теперь только своей семьей. Таких историй предостаточно!
Правда, очутились они в той квартире, когда город назывался уже Петроградом, но я называю их петербуржцами. И те на канале Грибоедова, и эти на 4-й Советской улице сумели и сохранить, и потомкам своим передать дух Старого Петербурга. Он витает в их стенах. Когда находишься там, ощущаешь каждой клеточкой своего тела прикосновение Той седой эпохи. Она смотрит на тебя со старой изящной лепнины, покрывшей по периметру высокий потолок, веет теплом обожженных пламенем кирпичей из столетнего камина, напоминает о себе почтенным поскрипыванием векового дивана, чарует приглушенным басом старинных напольных часов, отбивающим каждую четверть часа.
Ознакомительная версия. Доступно 12 из 61 стр.